В промежутках между командировками

Преуспев в командировках, я отстала, наверное, в главном нашем искусстве: напи-сании рабочего материала в рабочей тетради, сокращённо – РМ в РТ. К концу четвёртого квартала я всё же выдала некий РМ в РТ, постаравшись правдиво отразить свои производ-ственные усилия. Однако моя бесхитростная правда совершенно не устроила честолюби-вого капитана Полищука, недавно назначенного ответственным исполнителем. У Виталия Полищука был неистребимый украинский акцент, поражающий тем, что вместо «и» он говорил «ы» и наоборот. Тряся моей тетрадью, он орал: - Шо ви всмехаетеся?! С этым ма-тэрьялом не можна йты к Яковлеву! Он усё завернёть! - Я не «всмехалась», это была маска отчаяния. Я думала, что после такого разноса я больше никогда не буду разговаривать с Полищуком, и не могла заснуть в тот вечер, без конца прокручивая эту сцену. К моему изумлению, на другой день он, как ни в чём не бывало, подошёл ко мне с какими-то лю-безностями. Чёрт знает что, холерик какой-то! Впрочем, я вскоре освоила искусство наукообразной подачи РМ в РТ, которое получило название «лапочатины» по имени началь-ника планового отдела Лапочёнка, неутомимого проверяльщика квартальных отчётов во всём институте.
Основой контингент севовской лаборатории был в возрасте 23-28 лет, поэтому в ней всегда царили неподдельное веселье и дух соревнования. Изумлял всех Толя Анохин, читавший на спор наизусть, с любого места, «Евгения Онегина». Поль Рыбянцев ходил на руках или делал стойку, поставив руки на два соседних стола, а Коля Винников на спор прыгал через скакалку до тысячи и больше. Глядя на него, я тоже распрыгалась. Мой рекорд – 685 прыжков без остановки. Плюс к этому – моё неизменное участие в спортивных мероприятиях института.
Саша Невзоров придумал соревнование: кто за три минуты отожмётся от пола большее число раз. Закрывали на защёлку дверь и по очереди в темпе отжимались на газетке. Неожиданно для всех чемпионом стал капитан Борис Николаевич Фокин, у которого на остром носике сидели очки в тонкой оправе, делавшие его человеком без возраста. У этого очкарика оказались железные руки, что впоследствии подтверждали все молодые женщины лаборатории.
Комсоргом у нас был старший лейтенант Саша Шеренков, носивший на лбу большой кривой шрам, якобы полученный при усмирении венгерского восстания (а ведь я долго верила этой байке!). Никакой работы, кроме сбора членских взносов, Саша не организовывал, но его головной болью было ведение дневника комсорга. В дневнике, кровь из носа, должны быть отражены серьёзные и полезные комсомольские мероприятия, но где их взять? Записывались мифические культпоходы в музеи и театры, несостоявшиеся собрания с обсуждением хода выполнения комсомольцами квартальных планов, проработка разгильдяев, забывших вечером сдать секретный чемодан… Но нужно было ещё, чтобы каждый комсомолец имел серьёзное комсомольское поручение. Однажды Саша Невзоров юмористически рассказал, как в Москве он помог старушке перейти через улицу. Тут нашего комсорга осенило, и он сделал в дневнике напротив фамилии «Невзоров» запись: «Участник доброго поступка». С того дня против наших фамилий то и дело появлялись записи «Участник доброго поступка», «Участник честного поступка», «Участник самоотверженного поступка». Я, например, стала участником спортивного, а потом и культурно-го поступка. И все были довольны!
Изредка в нашей комнате появлялся капитан Саша Попов. Большую часть года он проводил в командировках. Какое-то время Саша писал отчёт о командировке, изредка поднимал голову и молча смотрел на наше безудержное веселье. Потом он снова надолго исчезал. Из-за его молчаливости мне и в голову не приходило, что он один из главных разработчиков нашей системы единого времени, что он создавал полигоны в Тюра-Таме и на Камчатке и ходил с корабельным измерительным комплексом по всем морям и океанам. За это его в узких кругах называли «Папа СЕВ» и наградили боевым орденом. Если бы не старые фотографии, мы бы и не догадались, что Саша иногда и не работал.