Родители, которых выбирают. Я и мама.

[Девушка]

- Мама, почему ты плачешь? Это он, он? Чего ты терпишь? Да разведись ты с ним. Разведись и все тут. Ну а чего?
Так я, восьми лет от роду, решала все конфликты мамы с моим отцом. С категоричностью и безапелляционностью. И без тени сомнения, что это нормально. В моей роли меня ничего не смущало, кроме, пожалуй, того, что сразу после моих слов мама как бы вдруг переставала плакать и недоуменно открывала на меня глаза. Я думаю теперь, что это ее вылечивало, потому что мгновенно приводило в себя. Уж слишком просто и однозначно звучал мой призыв. Из простого мира детских представлений, только подчеркивавших всю сумбурность и запутанность реальной взрослой жизни. Мне всегда было удивительно наблюдать за тем, с какой жесткой закономерностью каждый ребенок проходит этот - забавный для всех взрослых, но такой серьезный для него самого - период высокой нравственности. Наверное, только дети абсолютно точно знают и могут с уверенностью сказать, что - плохо, а что - хорошо; что - честно, справедливо, а что - нет. И это так искренно.

[Девушка]

А однажды я узнала, что мама уже развелась. Даже не проследив временного интервала между этим событием и моим очередным наставлением, я была убеждена, что без меня тут обойтись не могло. Но мне не было радостно от сознания того, что я оказалась так по-черепашьи мудра. Уж точно не защемило сердце и не дрогнули колени. Почему? Мне было хорошо только с мамой. А она была рядом - значит, и у меня все в порядке. Я не почувствовала никакого трагизма. Я поняла его потом. Ничего не могу вспомнить про своего отца. Но он был. Он фактически всегда был рядом. Вся естественность моего восприятия нашей жизни и заключалась в том, что нас всегда было трое: я, мама и он. Но я помню отца, скорее, не самого по себе, а через маму. Через мамин испуг - то слишком высоко подбросил меня вверх или неловко усадил на плечи; то забыл забрать из детсада и мама уже поздно вечером, обежав все окрестности, находит меня в темноте. Хотя на самом деле все было нормально: и по рассказам родственников, и потому, что можно домыслить сейчас. Может, пил? - Да нет, вроде бы особенно и не пил. Курил? - Ну, курил. Просто не возникло никакой душевной близости, и потому он всегда был где-то «далеко». Всегда был недосягаем. Считается, что девочки больше привязаны к отцам. Наверное, так и есть. Хотя почему не наоборот - отцы больше привязаны к дочерям. В любом случае этот взаимный интерес приходит не сразу. Первое запечатление ребенка - чаще всего на матери. Потому что мать вводит тебя в жизнь с самого рождения и долго остается своеобразным поводырем. А отец - сначала как образ рядом с матерью, потом как человек противоположного пола и только, возможно, после - тот, кто более эрудирован, кто знает все и может ответить на любые вопросы: где озеро Титикака и что произошло с Римской империей еще до рождения Христа. К таким отношениям можно прийти, а можно. и не дойти. Бывает так, что мать может заполнить собой все пространство ребячьей любознательности, а отец так и остается незаинтересованным в своих особых отношениях с ребенком.

[Девушка]

Когда отца действительно «не стало», когда родители на самом деле разошлись, - для меня внешне, да и, пожалуй, внутренне, - ничего не изменилось. «А что такого?» - бесстрастно отвечала я на все расспросы своих и маминых подружек. Детское собственничество. Пока оно дремало. Все, что мне было нужно, мне и принадлежало: прыгающие вокруг безропотные бабушки и дедушки. А главное - мама, о которой я, внутренне мужая, думала, что чуть ли не «переросла» ее. Как же, я ведь не раз говорила: разводись, а если так и получилось, видно, меня послушалась - я взрослее. Детское сознание бывает разным. Кто-то помнит себя лет с трех, уже нежно влюбленным в противоположный пол; есть и те, кто уверен, будто все хорошо осознавал, когда только рождался. Бывает и сонное сознание. Так вот последнее - это про меня. Никогда не могу сказать, когда какое-то событие началось или закончилось. В мареве воспоминаний остается только факт - было. Не знаю, а если и знаю - то не помню, чем был ознаменован день, когда я вдруг столкнулась лицом к лицу с тем, кто претендовал стать маминым новым мужем. Вот именно, что пока только претендовал. Была ли это ошибка с их стороны, дать мне понять - кто же на самом деле главный, за кем будет последнее слово? Или чутье маленького тирана было во мне так сильно выражено, только этот поворотный момент я просекла очень быстро: у них ничего точно не решено. Они зависят от меня. И у меня будут спрашивать. И мне решать. А что, если у них все было продумано? Намеренно, желая, чтобы «выиграли все», они дали мне кусочек власти, решили показать - я не лишняя, я хоть и маленький, но тоже член семьи; ведь если что — нам жить вместе. Многие матери открыто говорят ребенку, что ему решать - войдет этот конкретный мужчина в их семью или нет. И, может быть, на первое, для храбрости сказанное ребенком «нет», - соглашаются. И отказываются от своего личного счастья. Жертвуют ради ребенка, потому что ради него готовы пойти на все - такая жертвенная любовь.

[Девушка]

Для меня все происходящее выглядело как захват моей собственности - моей, и ничьей другой. А раз так, значит - война. Красных, белых, фиолетовых - не важно. Уже устоявшегося частного собственника и претендента на невакантное место.
И моя война началась. Если бы кто-то сказал мне тогда об этом, я восприняла бы это не иначе как коварное желание опорочить чистую и бесхитростную детскую душу. Невинный, удивленный взлет бровей, открытый раненый взгляд и полная готовность на истерику. Это я - жертва, я! У меня хотят отнять, из меня хотят сделать сиротку!
И были истерики. Ночью в одиночку. И при всех, а лучше - когда много народу, и народу чужого, чтобы нам всем было неловко и стыдно. И эти «сцены» были вроде бы без всякого повода. Потом я это как-то объясняла: он такой страшный - лысый, лопоухий; он маму не любит, и меня не любит, и дедушке он не нравится. А еще он чавкает и как будто только из леса вышел. Вообще тебе, мама, такого точно не надо - неужели ты сама не видишь? А если не видишь - уж поверь любящей дочке. Просто мне было плохо: душевно и физически плохо. И, наверное, были реальные основания для того, чтобы «бить свою тревогу»: мама - вся в ауре ухаживания, любви. Может, и внимания меньше уделяла. Прямой угрозы моей «жизни» в том настоящем не было - не было очевидных крушений и потерь. Все это связывалось с возможным будущим. Потому что была паническая боязнь очень скорого, в самом ближайшем - одиночества. Остаться одной, совсем одной - против их любви. А если представить - вот остались мы вместе: мама и я, я и. только мама. Первое время, может быть, даже несколько лет, все могло складываться достаточно хорошо: она сдерживала бы свое раздражение, тайно бегала бы по мужчинам, никого уже не пытаясь удержать - а может, они и сами не хотели бы задерживаться. А я делала бы вид, что ничего не замечаю. Но потом, о Господи, потом я бы пошла, наверное, на все, только чтобы скорее уйти из дому. Потому что женщина, по ставившая на себе крест и живущая только ради своего ребенка. Это как в клетке. Клетке для всех.

[Девушка]

Думая об этом сейчас, я так до конца и не могу разобраться: то ли я сама устала воевать, то ли этот мужчина понемножку, по чуть-чуть завоевал мой интерес к себе, мою привязанность. Дарил подарки, а я не могла не заметить дрожащие от волнения руки и скрытое в глазах желание понравиться. Только я точно знаю, что без ведущего в этих отношениях не обойтись. И этим рулевым была мама. Мне даже кажется, что она проявила себя героически. В какой-то момент, через долгие разговоры-уговоры с ее стороны, объяснения, я поняла, скорее даже почувствовала, что она всегда будет со мной. Она любит только - ну, не только - но больше, больше все-таки меня, А это значило успокоение. Потому что появилась уверенность в любви: в том, что тебя обожают и не оставят, не предадут, Хитрость или жертва - выбор матери? В любом случае это лишь стратегия, которая рождает веру ребенка и ответную любовь. И всепринятие.
Много беготни и столько трепетности перед ребенком. В принципе, чисто теоретически, наверное, можно было поставить дитя перед самим фактом, перетерпеть все истерики - ведь когда-нибудь бы они закончились - и прийти к тому же финалу. Но ребенка можно обозлить, и тогда открытая война, скорее всего, переросла бы в затяжную партизанскую. Ведь могла возникнуть пусть даже иллюзия того, что мать предала, оставила в одиночку бороться за себя, а переживания были бы те же, что и при реальном. одиночестве. Через полгода после объявления войны мама вышла замуж. Очень долго я звала дядю по имени-отчеству. А потом, незаметно для себя - только папой. Конечно, не по рождению, но по совершенно необъяснимому чувству связанности, близости. И это выражение искреннего чувства было очень верным - самым верным.

[Девушка]

Я действительно со временем привязалась к нему. Тем более что мама никогда не суетилась во время неизбежно возникавших ссор и споров. Она не старалась все сглаживать, а внешне спокойно просто говорила: «Разбирайтесь сами», - тем самым, заставляя нас общаться, вынуждая сближаться. И я даже, как могут только дети, «взвешивала» все свои имеющиеся любови - к нему, к маме: чья больше, чья тяжелее; и подчас с содроганием замирала - а не стала ли на миг к нему любовь сильнее? Хотя и это было бы естественно: были задушевные разговоры о самых разных вещах, на которые у мамы не хватало и раньше времени. Вообще, было всего очень много нового и интересного: «Философия - это наука., на Полинезийских островах есть такие племена., когда мне тоже было лет 10-12.». Это было завораживающе. Почти что по-взрослому, на равных. И потому вполне закономерно то, что было потом: да он все знает и еще он такой смешной, и мама ведь его любит… да и я люблю.

[PataFromOzz]

хм.из всех моих многочисленных знакомых родители лишь одного человечка понимающе относились к его увлечению готикой.
как ни странно, это был парень.а его мама помогала ему красить ногти и подводить глаза.
отец привозил обувь и одежду из командировок заграницей.