Молодой специалист, молодая жена

МОЛОДОЙ СПЕЦИАЛИСТ, МОЛОДАЯ ЖЕНА

Прощай, Украина, здравствуй, Болшево!

В суматохе сборов, разговоров, мечтаний о прекрасном будущем совершенно потерялась мысль о том, что я надолго (тогда ещё не думалось, что навсегда) расстаюсь с родными, друзьями детства и вообще – с родиной, милой моей Украиной. Вот и на этой прощальной фотографии на вокзале я беспечно улыбаюсь и не замечаю, что позади всех, едва видная, стоит моя мама, а рядом со мной – грустная Ирочка. Она подала документы в индустриальный техникум, запуганная тётей Полиной, которая уверила, что в институт ей ни за что не поступить. А между тем у Ирочки в аттестате было всего три четвёрки. И я, бессовестная, ничем не помогла сестре.
Главное сейчас – мы едем в свою будущую жизнь, где нас ждёт–не дождётся счастье, а всё что было до этого – так, прелюдия. Как образовалась эта группа в привокзальном скверике перед отходом поезда, я уже не помню. Похоже, что мы с Нилой садимся в поезд, в котором уже едут в Москву наши однокурсники Аллочка Романюк, Алла Жукова и Лёня Луговой. Между мной и Ирочкой – крупная голова Алика Грищенко, моего обидчика в пятом классе, которого я осадила чернильницей. Кажется, он не помнит этого.
В Москве болшевские, протвинские и ногинские счастливчики распрощались и разъехались по своим вокзалам и электричкам. Дальше, с Ярославского вокзала в Болшево поехали Жанна Леонова, Алла Романюк, я, Алёша Терещенко, Вася Лукьященко, Петя Грицюта, Коля Белокопытов, Алик Пасичниченко, Лёня Луговой, Вова Подкидыш, Юра Сергеев и Володя Землянов. Было второе августа 1958 года. Сойдя с электрички, мы спросили у прохожих, где здесь НИИ-4, не зная, что раскрываем секретное название места нашей работы. Прохожие тоже, видно, не знали, что оно секретное, и показали нам дорожку через обширное картофельное поле. Дорога оказалась не близкой, а чемодан и сумка – тя-жёлыми. Картофельное поле кончилось – начались улочки и переулочки дачного поселения, мы пересекли довольно узкое и пустынное шоссе и остановились перед проходной. За длинным забором виднелись краснокирпичные постройки и одно светлое здание. Вот, значит, какой он, наш НИИ-4…


Снова общежитие

Опускаю организационные подробности, но как не вспомнить, что нас всех посе-лили в общежитии квартирного типа в новом доме, который назывался ДОС-7, что озна-чало Дом Офицерского Состава ( это чтобы мы помнили, что живём теперь в военном го-родке с пропускным режимом, а не в каком-нибудь штатском посёлке!), причём девушкам достался последний, пятый этаж. Алла, Жанна и я оказались в одной комнатке трехкомнатной квартиры. В другой комнате поселили четверых девушек из ленинградского военно-механического института, в третьей – молодых воспитательниц детского сада. Увы, опять общежитие! О том, что я была лимитчицей, я догадалась только лет через тридцать.
Про Аллу Романюк я немного рассказала в предыдущей части, а вот о Жанне нет пока ни слова. Надо рассказать. Жанна Леонова-Бессараб - одесситка, училась в группе РС-17, отличалась какой-то особенно южной внешностью, жизнерадостностью и чисто одесским говором. Этот говор характерен тем, что фраза начинается с самой высокой ноты, затем каждое последующее слово произносится с понижением тона, а последнее слово снова повышается и сильно растягивается, почти поётся. В формате Форума изобразить это у меня не получается, к сожалению.
Жанна раньше занималась в секции художественной гимнастики и имела второй спортивный разряд, поэтому она ходила особенной походкой: не с пятки, а с носка, ставя ногу в третью позицию. Впрочем, это не мешало ей быть доброй соседкой по комнате. Настроение её немного было испорчено тем, что без объяснения причин её и Аллу направили на работу не в научный отдел, а в измерительную лабораторию, где основной силой были не выпускники академий и институтов, а ребята и девушки из техникумов.
Мы, конечно, немедленно организовали продовольственную коммуну, обзавелись кое-какой утварью, а со временем купили вскладчину радиоприёмник и швейную машинку «Тула». Совместная работа сдружила таких разных Аллу и Жанну, они и в танцкружок записались первыми и усердно, по элементам выкаблучивали «русский ключ» и «ковырялочку», но в итоге в кружок стала бегать я, а девочки перебрались на курсы кройки и шитья и стали так же прилежно выполнять домашние задания. Я же самоуверенно считала, что и так умею всё это делать и с упоением отдалась танцам.
Впрочем, я была ненадёжной курсисткой и коммунаркой, потому что с первых же месяцев работы меня стали посылать в командировки. Об этом стоит рассказать подробнее.

Про командировки

Итак, с 5-го августа 1958 года я оказалась в научном отделе, которым руководил свежеиспечённый капитан (хотя должность начальника отдела тогда соответствовала воинскому званию не ниже подполковника) Виктор Тихонович Долгов. Мною было отмечено, что он малого роста, мешковат, ходит боком, очень невыразительной внешности, никогда не смотрит прямо, а как бы шарит взглядом где-то внизу, не поднимая глаз. А услышав, как он напутствует подчинённого: - Ну, ты ехай, ехай… - я не знала, что и думать. Перед нашим приездом, на волне космических программ, лаборатория Долгова превратилась в отдел. Сюда и направили наших ребят, почти все они стали заниматься телеметрией. Только Вася Лукьященко попал в эксплуатационное управление да Вову Подкидыша заслали на подсобный завод, который делал кое-что для института. Я же очутилась в лаборатории систем единого времени высокой точности (СЕВ ВТ) и обнаружила, что начальник её – тот самый майор, который сманил меня в Болшево, Евгений Владимирович Яковлев. У него на ястребином носу всегда сидели золотые очки, а на губах играла приветливо-ироническая улыбка. – А-а, одесситка! – приветствовал он меня при первой встрече. Впрочем, своих начальников мы видели редко: время было горячее, готовились ответственные пуски, и наше начальство непрестанно что-то докладывало более высокому начальству или участвовало в полигонных испытаниях.
Хоть наше подразделение и называлось лабораторией, но всё оборудование состояло из десятка обшарпанных письменных столов, стульев, за которые всегда цеплялись мои чулки, и двух канцелярских шкафов, в которых валялись растрёпанные бланки предписаний, «синьки» допотопных отчётов каких-то смежников и антикварный морской хронометр в футляре красного дерева с бархатной подкладкой. Главным инструментом в нашем деле были авторучка и фибровый чемодан для хранения секретных документов и рабочей тетради. Каждый сотрудник получал его из «чемоданной» утром и сдавал вечером. Этот чемодан сопровождал меня все годы работы в НИИ-4 как некий дополнительный член моего тела и оставил немало тягостных воспоминаний. До сих пор перед глазами встают вереницы офицеров и гражданских, влачащих эти чемоданы, зрелище странное, одновременно и фантасмагорическое, и комическое.
Какой-то ленинградский «ящик» сделал для наших кварцевых хранителей времени усилительную стойку, надо было поучаствовать в её приёмке в качестве разработчика технического задания, то есть присутствовать при длительных прогонах аппаратуры. Евгений Владимирович рассудил, что лучший способ для молодого специалиста войти в курс дела – это повариться на приёмке аппаратуры, и велел мне готовить командировочные документы в Ленинград. Основным же представителем он назначил капитана Марлена Шатило, которого сотрудники звали Мариком. Этот Марик ходил в сапогах и галифе, у него был крупный нос, плотный корпус и море обаяния. Я буквально смотрела ему в рот, ловя его шутки и песенки, которые он иногда мурлыкал, разглядывая какую-нибудь схему или расхаживая от стола к столу. Одна песенка мне почему-то особенно понравилась:
Пишет деду внучек:
«Милый дед Федот!
Присылай посылку
Мне под Новый год!
Пирогов не надо:
Сало, водку шли.»
- Три нули, старуха,
Тридцать три нули!
Однажды я пропела где-то эту песенку и была смущена, когда один связист растолковал мне, что у связистов-морзянщиков число 88 в конце радиограммы означает "целую", а 000 – ругательство. В институте связи нас этому не учили…
Неудивительно, что перспектива поездки в Ленинград да ещё с таким весёлым компаньоном очень обрадовала меня. Документы поспели к сроку, но Марика в канун отъезда услали в местную командировку. Я заволновалась и, узнав, где живёт Шатило, после работы зашла к нему домой, чтобы договориться о билетах, узнать о гостинице и вообще… Марика дома тоже не было, меня встретила его жена Ляля с младенцем на руках. Я поделилась с ней своей радостью и своей озабоченностью: нужно ли заранее покупать билеты на поезд и брать ли с собой платье для театра, в Ленинграде ведь такие замечательные театры! Марика я не дождалась и безмятежно простилась с Лялей.
Утром другого дня ко мне подходит Марик и, сдерживая бешенство, вполголоса говорит: - Маргарита, что ты там наговорила Ляле? В какие-такие театры я с тобой собирался ходить?! Всё, я никуда не еду! – и ушёл. Я оторопело смотрела ему вслед, туго соображая, что же я говорила Ляле. Вот уж, действительно, моя наивность граничила с глупостью… Три нули, старуха, тридцать три нули!
Не знаю, какие объяснения представил капитан Шатило майору Яковлеву, но в командировку со мной поехал другой капитан – Валерий Павлович Пискунов, который был гораздо старше. Марина, жена Валерия Павловича, работала в бухгалтерии и встретив меня, всячески обласкала, наговорила комплиментов и обещала, что Валерий Павлович, ко-ренной петербуржец, покажет мне Ленинград. С ним мы таки пошли на спектакль Большого драматического театра «Ещё раз про любовь» с Дорониной, Басилашвили и Волковым, после чего любимым выражением Валерия Павловича стало меланхолическое «Когда кони сытые, они бьют копытами…»
Жила я в пошлой роскоши в гостинице «Московская» напротив вокзала, дивясь кровати из тёмного дерева, портьерам, покрывалам и накидкам на подушках из тяжёлого темнозелёного шёлка. Нашу аппаратуру включали на многосуточный прогон, светились красные и зелёные огоньки на передних панелях, от приборов шло приятное тепло, было уютно и хотелось спать. Иногда Валерий Павлович и военпред спорили о каких-то позициях в ТЗ, о терминологии, оставляя меня безмолвным слушателем. Я пыталась следить за их пальцами, которыми они водили по тёмным «синькам», но лишь иногда с радостью узнавала знакомые очертания усилительного каскада на лампах, а потом опять сбивалась с пути на бесчисленных разъёмах с бесчисленными штырьками.
В тот первый год работы я ещё несколько раз бывала в командировках в Ленинграде то с Валерием Павловичем, то с капитаном Володей Дёминовым, то со старшим лейтенантом Толей Анохиным, научилась «пробивать» гостиницы, стала постоянной посетительницей молочного кафе на Невском с его замечательно вкусными сосисками, брызгающими горячим душистым соком, и с простоквашей в баночках. А Марика Шатило посылали всё больше в Капустин Яр и на Камчатку.

В промежутках между командировками

Преуспев в командировках, я отстала, наверное, в главном нашем искусстве: напи-сании рабочего материала в рабочей тетради, сокращённо – РМ в РТ. К концу четвёртого квартала я всё же выдала некий РМ в РТ, постаравшись правдиво отразить свои производ-ственные усилия. Однако моя бесхитростная правда совершенно не устроила честолюби-вого капитана Полищука, недавно назначенного ответственным исполнителем. У Виталия Полищука был неистребимый украинский акцент, поражающий тем, что вместо «и» он говорил «ы» и наоборот. Тряся моей тетрадью, он орал: - Шо ви всмехаетеся?! С этым ма-тэрьялом не можна йты к Яковлеву! Он усё завернёть! - Я не «всмехалась», это была маска отчаяния. Я думала, что после такого разноса я больше никогда не буду разговаривать с Полищуком, и не могла заснуть в тот вечер, без конца прокручивая эту сцену. К моему изумлению, на другой день он, как ни в чём не бывало, подошёл ко мне с какими-то лю-безностями. Чёрт знает что, холерик какой-то! Впрочем, я вскоре освоила искусство наукообразной подачи РМ в РТ, которое получило название «лапочатины» по имени началь-ника планового отдела Лапочёнка, неутомимого проверяльщика квартальных отчётов во всём институте.
Основой контингент севовской лаборатории был в возрасте 23-28 лет, поэтому в ней всегда царили неподдельное веселье и дух соревнования. Изумлял всех Толя Анохин, читавший на спор наизусть, с любого места, «Евгения Онегина». Поль Рыбянцев ходил на руках или делал стойку, поставив руки на два соседних стола, а Коля Винников на спор прыгал через скакалку до тысячи и больше. Глядя на него, я тоже распрыгалась. Мой рекорд – 685 прыжков без остановки. Плюс к этому – моё неизменное участие в спортивных мероприятиях института.
Саша Невзоров придумал соревнование: кто за три минуты отожмётся от пола большее число раз. Закрывали на защёлку дверь и по очереди в темпе отжимались на газетке. Неожиданно для всех чемпионом стал капитан Борис Николаевич Фокин, у которого на остром носике сидели очки в тонкой оправе, делавшие его человеком без возраста. У этого очкарика оказались железные руки, что впоследствии подтверждали все молодые женщины лаборатории.
Комсоргом у нас был старший лейтенант Саша Шеренков, носивший на лбу большой кривой шрам, якобы полученный при усмирении венгерского восстания (а ведь я долго верила этой байке!). Никакой работы, кроме сбора членских взносов, Саша не организовывал, но его головной болью было ведение дневника комсорга. В дневнике, кровь из носа, должны быть отражены серьёзные и полезные комсомольские мероприятия, но где их взять? Записывались мифические культпоходы в музеи и театры, несостоявшиеся собрания с обсуждением хода выполнения комсомольцами квартальных планов, проработка разгильдяев, забывших вечером сдать секретный чемодан… Но нужно было ещё, чтобы каждый комсомолец имел серьёзное комсомольское поручение. Однажды Саша Невзоров юмористически рассказал, как в Москве он помог старушке перейти через улицу. Тут нашего комсорга осенило, и он сделал в дневнике напротив фамилии «Невзоров» запись: «Участник доброго поступка». С того дня против наших фамилий то и дело появлялись записи «Участник доброго поступка», «Участник честного поступка», «Участник самоотверженного поступка». Я, например, стала участником спортивного, а потом и культурно-го поступка. И все были довольны!
Изредка в нашей комнате появлялся капитан Саша Попов. Большую часть года он проводил в командировках. Какое-то время Саша писал отчёт о командировке, изредка поднимал голову и молча смотрел на наше безудержное веселье. Потом он снова надолго исчезал. Из-за его молчаливости мне и в голову не приходило, что он один из главных разработчиков нашей системы единого времени, что он создавал полигоны в Тюра-Таме и на Камчатке и ходил с корабельным измерительным комплексом по всем морям и океанам. За это его в узких кругах называли «Папа СЕВ» и наградили боевым орденом. Если бы не старые фотографии, мы бы и не догадались, что Саша иногда и не работал.

Про Валю Спиридонова и про «Луну-1»

Поздней осенью в лаборатории появился новый сотрудник, старший лейтенант Ва-лентин Спиридонов, белобрысый и курносый человечек с семенящей походкой, ротиком в виде куриной гузки и приятным тенорком. Этим тенорком Валя то и дело напевал неапо-литанские песенки, налаживая порушенную электропроводку в комнате или починяя веч-но испорченный замок (работать с незапертой дверью категорически запрещалось). За вы-пученные глаза наши бездельники-техники Коршиков, Петров и Денисов (бригада «три гада») в отместку дали ему прозвище «Морской окунь».
Однажды капитана Спиридонова послали с каким-то заданием в Горький (ныне Нижний Новгород). Валя там что-то задержался и раньше него в отдел пришла так называемая «телега» из военной комендатуры Горького. Там писалось, что капитан Спиридонов был задержан патрулём за участие в нетрезвом виде в драке на городской танцплощадке. Потом появился сам «Морской окунь» с забинтованной головой и более красными, чем обычно, глазами.
После проработки у Вали потребовали удовлетворительного письменного объяснения случившегося для передачи оного в строевой отдел. Он долго трудился над ним, отыскивая удовлетворительные формулировки. И вот что у него получилось: «Докладываю, что будучи в командировке в городе Горьком, я решил культурно отдохнуть в парке. Я зашёл на танцплощадку, где исполнялась советская лёгкая музыка композиторов Дунаевского, Соловьёва-Седого и Блантера. Слушая музыку, я вдруг почувствовал удар гаечным ключом по голове, за что и был задержан патрулём».
На каком-то юбилее отдела, когда все мы остепенились, Долгов стал начальником всей измерительной специальности, генералом и профессором, а Яковлев – его заместителем, вспоминая эти замечательные годы, я поместила в нашей стенгазете стихотворение, где были такие строчки:
Мы были молоды и рьяны,
И Яковлев был в доску наш,
Долгов тогда был капитаном…
Совсем не тот был антураж!
В тот первый год прошли запуски нескольких космических аппаратов, и в нашем главном корпусе был развёрнут пункт управления полётами. Располагался он в конфе-ренц-зале на четвёртом этаже. Наш отдел втащил туда знаменитую стойку «Бамбук», вы-дающую метки времени, и хронометр, а баллистики расстелили на столах карты с расчёт-ными траекториями спутников, возле которых священнодействовали молоденькие расчётчицы с лекалами. Эти лекала придумал и внедрил корифей института Павел Ефимович Эльясберг. Кажется, без всяких компьютеров эти лекала позволяли вчерашним десятиклассницам спрогнозировать траектории спутников до следующего сеанса траекторных измерений. Вокруг расчётчиц роились молодые офицеры на посылках.
Запускали аппарат на Луну. В день запуска 2 января 1959 года в конференц-зале было полно начальников и почётных гостей, среди которых были сам Михаил Клавдиевич Тихонравов, идеолог космических полётов, и академик Мстислав Всеволодович Келдыш, крёстный отец советского космоса. Начальники подходили к нашему «Бамбуку», уважительно разглядывали секундные импульсы, весело прыгавшие на экране, и восхищались нашим антикварным хронометром. Я была преисполнена важности, потому что мне было поручено выполнить коррекцию шкалы времени по сигналам сверхдлинноволновой радиостанции «Геркулес» и точно зафиксировать момент пуска ракеты, моменты отделения ступеней и контейнера. Несколько дней до пуска в шуме и треске эфира (все грозы мира излучают на сверхдлинных волнах) я отыскивала позывной радиостанции РОР, что звучал как ти-та-а – ти-ти – ти-та-а, потом ловила метки времени, корректировала по ним шкалу нашего «Бамбука» и чувствовала себя радисткой на Диксоне.
В день запуска я особенно тщательно проделала сверку шкал. Возглас: - Протяжка! – из репродуктора громкоговорящей связи прозвучал, как труба, зовущая на страшный суд. Где-то включились все магнитные регистраторы… И вот звучит команда: - Пуск! – я нажимаю на какую-то кнопку, считываю с экрана показания шкалы и громко объявляю время пуска. Вот он мой звёздный час! Все головы поворачиваются ко мне, начальство торопливо записывает время в журнал, уточняет какие-то миллисекунды. Теперь я чувст-вую себя оператором стартового стола, нажавшего кнопку «Пуск»… Жаль, конечно, что в тот раз ракета с контейнером промахнулась и пролетела мимо Луны. Впрочем, по офици-альной версии так и было задумано, чтобы она пролетела рядом с Луной и стала первым искусственным спутником Солнца.

Завидная невеста

Моя радость по поводу удачного запуска «Луны-1» была подкреплена фантастиче-ской премией в размере 2500 рублей (мой оклад составлял тогда 980 рублей), плюс к это-му я засветилась на ярмарке невест, и в отделе мне стали полушутя-полусерьёзно сватать капитанов Серёжу Курилова, Васю Гришакова, Олега Гурко и других засидевшихся женихов. Ну что же, есть повод повеселиться!
Действительно, зима 1958-59 годов была разнообразной и весёлой. Осенние кроссы сменились лыжными, и молодые специалисты и специалистки бегали чуть ли не каждую неделю. Бегала и я, хотя это было авантюрой с моей стороны, ведь на коротеньких детских лыжах я каталась с горки только в пятом классе!
25 ноября я отметила своё двадцатитрехлетие в большой компании однокурсников и выпускников Саратовского университета. Среди саратовцев были хорошие ребята, ставшие потом заметными фигурами в НИИ-4: красавец и умница Юра Сцепинский, некрасивый, но загадочный Женя Колесников, самовлюблённый и ироничный Фред Щетинкин, поразивший меня диковинным сочетанием имени и фамилии (вроде нашего Роберта Колотушкина), рыжий, задиристый Володя Ларионов и серьёзная, задумчивая девушка Люся, на французский манер выговаривавшая букву «р».
Понравился мне Женя Колесников, очень понравился. Когда я на моей вечеринке пригласила его на белый танец, он серьёзно сказал своим среднерусским говорком:
- Рит, ты меня не смущай своими глазищами. У меня ведь с Люськой очень серьёзно.
Теперь смутилась я и приказала глазам не смущать. Саратовцы подарили мне трехтомник Чехова с пожеланием быть всегда красивой и счастливой. Я, конечно, старалась в меру сил выполнять это пожелание, но где же взять всё это?
Новый 1959 год я встречала в Протве с Нилой, там был и Лёва Левицкий из близкого Малоярославца, туда же примчался из Макеевки Олег Попов, что было для меня неприятным сюрпризом. В Протву одновременно с одесситами прибыл на службу большой отряд выпускников морских училищ, элегантных и галантных. На их фоне Олег сильно проигрывал, а на подпитии он стал совсем несносным, пришлось спасаться от него бегством и просить, чтобы Лёва приструнил друга.
В конце зимы из Одессы приехал мой старый помошнянский недруг, а с некоторых пор – поклонник, Алик Грищенко (помните историю с чернильницей в пятом классе?). Всю осень и зиму я получала от него письма, начинавшиеся словами «Вздравствуй, Рита!» Были там и другие перлы, так что я всякий раз гадала: то ли ответить письмом с разбором грамматических ошибок, то ли не отвечать совсем (заносчивая всё-таки я была девица!). Он приехал протолкнуть застрявшую где-то заявку его отца на изобретение загадочного планетарного двигателя. Впрочем, было у Алика и другое дело в Москве: он сделал мне предложение. Ой, мамочка, что мне делать с этими непрошеными женихами, помоги, пропадаю!
Но как-то отбилась, и мы с Аллой Романюк и Жанной Леоновой на майский праздник (тогда он был один) отправились снова в Протву, всё-таки тянуло нас к подругам: Аллочку - к Эллочке, меня – к Нилочке. Там наши выпускники жили как-то дружнее, но и страсти там кипели нешуточные. Вдогонку за Нилой в Протву приехал Серёжа Александров, который всё ещё надеялся. Пылкая скромница, наша «цыпа райская» Риммочка Цомартова влюбила в себя одного из самых видных моряков. У Эллочки тоже завязался серьёзный роман с матримониальным завершением. Римма Снегирёва собралась покончить с собой из-за неразделённой любви к Вове Газарову, потом, правда, передумала. А наша троица и примкнувший к ней безнадёжный холостяк Коля Белокопытов приехали свободные и беспечные. Серёжа усадил нас на солнечном пригорке с ещё голыми кустиками и сфотографировал, а Нила убежала, чтобы не позировать постылому Серёже.
Встретив меня как-то, когда я весёлая и оживлённая возвращалась с концерта, Борис Иванович Калинин, политотделец, курировавший комсомол, остановил меня и внушительно сказал: - Рита, в этом году вы обязательно выйдете замуж, вот увидите!
Я засмеялась и не нашлась, что ответить.

тут был спам

[Девушка]

Много букв, и мало содержания, тема закрыта.